Если бы можно было сделать тест на установление отцовства для Конституции ЮАР, как вы думаете, чью ДНК он бы выявил? Несмотря на всё то, что было сказано ранее, это была бы ДНК не Альби Сакса. И не Нельсона Манделы. И не Фредерика Виллема де Клерка. Отцом оказался бы Оливер Тамбо.

Я хочу мысленно вернуться в 1988 год. У меня тогда ещё было две руки. Мы проводим встречу в довольно маленькой комнате, размером с эту сцену, в Лусаке. Вокруг расположились замбийские охранники на случай, если нас попытаются захватить южноафриканские коммандос. Мы впервые обсуждаем конституционные принципы новой Южно-Африканской Республики на конференции АНК (примечание: Африканский национальный конгресс). Я поднимаюсь на трибуну и моё сердце стучит — бум, бум, бум. Часть делегатов состоят в подпольном сопротивлении, другую часть составляют военные, которые должны вернуться в ЮАР. Кроме того, среди делегатов — дипломаты, журналисты, люди, предоставляющие нам политическую поддержку. Я очень волнуюсь. Моя задача, которую возложил на меня Оливер Тамбо — через этих делегатов объяснить нашей организации и в конечном счёте всему миру, почему Южно-Африканской Республике нужен «Билль о правах».

Большинство южноафриканцев весьма скептически относились к «Биллю о правах». Некоторые называли его «Билль о правах белых». Люди боялись, что когда мы добьёмся демократии, добьёмся права голоса, будет некий «Билль о правах», который заморозит существующее положение вещей, отдаст всю власть судьям, и мы не сможем двигаться вперед. И меня просят объяснить, зачем нам нужен «Билль о правах», зачем он нужен стране. Я могу назвать три причины. Первую объяснить легко. Он должен был придать нам респектабельный вид. Нас ведь пытались представить как террористов. Люди думали: что же будет дальше? Посмотрите, что произошло в других частях Африки. Мол, если чернокожие получат власть, они просто захватят всё и будут заботиться только о себе. И у белых не будет будущего в этой стране. Присутствовавшие делегаты легко согласились с тем, что нам нужен соответствующий имидж, чтобы завоевать уважение в мире. В 1987 году, годом ранее, АНК уже принял «Билль о правах» в качестве составной части своей политики, а ещё годом ранее был принят принцип многопартийной демократии. Так что это была не та проблема, которая так взволновала моё сердце.

Вторая причина, по которой был создан «Билль о правах», является более сложной и в некотором смысле более фундаментальной. Это был не просто тактический расчёт. Это был ответ Оливера Тамбо на концепцию распределения власти, концепцию групповых прав, которую пытались использовать против нас. Я думаю, что на этой конференции, в рамках нашей дискуссии о плюрализме важно рассказать, как можно злоупотребить концепцией плюрализма, потому что против нас как раз использовали язык плюрализма, и наши противники утверждали, что они, будучи меньшинством, пытаются защитить права меньшинства, но фактически они хотели сохранить то положение вещей, при котором белые по закону владели 87% земли и 95% производительного капитала. Но в Южной Африке меньшинство являлось большинством, а большинство — меньшинством, поэтому тем дискурсом, который якобы был призван защищать права меньшинства, злоупотребили для сохранения привилегий этого меньшинства. Ответ Оливера Тамбо был таким: «Мы не хотим распределения власти между расовыми и этническими группами в ЮАР. Мы не хотим распределения власти между белыми и чернокожими. Мы хотим, чтобы существовало общество граждан, в котором права человека защищены «Биллем о правах» не потому, что он белый или чернокожий, член большинства или меньшинства, а потому, что он человек».

Таково было его глубокое видение и подход. Не придавать расовой и этнической принадлежности официального характера в системе правительства, как это делалось до этого. Признавать важность плюрализма в виде элемента политической системы, а не в виде каких-то форм автономии или групповых прав, закреплённых в конституции на основе расовой, этнической или языковой принадлежности, цвета кожи и других подобных признаков. Это был стратегический ответ, и по реакции подпольщиков, солдат и всех прочих я видел, что они поддерживают его и рады, что АНК начал обсуждение будущей конституции, что теперь на повестке дня не только стратегия свержения апартеида и привлечение сторонников, но и формирование той страны, в которой мы будем жить.

Но и это не было причиной, взволновавшей моё сердце. Оно билось так часто из-за моего третьего довода. Я сказал, что «Билль о правах» нужен нам в качестве меры предосторожности против нас самих. Я боялся. Я не знал, как они на это отреагируют. Люди могли подумать: «Да, это выглядит просто для Альби Сакса, юриста, выходца из среднего класса, привыкшего жить в комфорте. А мы находимся на передовой этой битвы. Мы сталкиваемся с насилием всё время, каждый день. И тут он приходит к нам со своим языком адвоката и красивыми идеями». Но вместо неприятия, вместо отказа я увидел восторг. Люди помнили, что в странах Африки, в их собственных странах, нередко бывало так, что храбрая и благородная борьба за свободу приводила к власти лидеров, которые потом устанавливали авторитарные режимы. Они познали это на своём опыте. Не повторим ли этот путь и мы? Люди видели, что внутри нашей собственной организации случались совершенно неприемлемые формы поведения и злоупотребления. Думали ли они, что это случится и с нами, когда мы получим власть? Ведь всегда была вероятность того, что мы сможем прийти к власти. Но я видел радость, я видел восторг от того, что мы были готовы признать наши собственные слабости и противостоять им. Поэтому, когда дело дошло до разработки конституции, мы очень хорошо отдавали себе отчёт в том, что конституция создаётся не ради нашего первого правительства, не ради нас самих и не ради замечательных людей из нашей организации. Мы создавали конституцию ради будущего.

Как и следовало ожидать, у нас были разговоры о переговорах, переговоры о переговорах и затем, наконец, мы добрались до самих переговоров. До реальных переговоров. На это ушло два года. Произошло серьёзное столкновение — этот момент часто не до конца понимают даже в самой ЮАР, и уж тем более в остальном мире. Серьёзное столкновение — и, кстати, сейчас бытует легенда о том, как ЮАР заполучила конституцию. Сейчас рассказывают, как чудесный, замечательный Мандела вышел из тюрьмы, где он провёл 27 лет, ни на кого не держа зла, как он встретился с мудрым, прагматичным де Клерком. Как они заключили сделку. Как они наняли юристов для разработки конституции.
Вот, как всё это произошло. [Поёт] It ain’t necessarily so (примечание: «Это не обязательно так» — строчка из одноимённой песни). На самом деле всё было совсем иначе. Нам понадобилось на это шесть лет. Не всё было гладко. Мы проводили массовые манифестации. Крис Хани был убит. Наше терпение почти лопнуло. Фактически, шла вялотекущая гражданская война. Людей выбрасывали из поездов. Так вот, главным противоречием было столкновение двух совершенно разных представлений о том, какие у нас будут правительственные структуры и какой процесс следует применить для принятия новой конституции.

В те дни, когда речь шла о южноафриканском правительстве, мы говорили о «врагах». Затем, когда мы добились некоторого прогресса, «враги» стали называться «режимом». Потом мы добились ещё большего прогресса и стали называть их просто «кровавое правительство». В конце-концов мы стали говорить «другая сторона». Таким образом, в итоге это звучало так: «Ну, что на это скажет другая сторона?» И вот, где-то на этапе между «режимом» и «кровавым правительством» у нас произошло серьёзное столкновение взглядов. Южноафриканский режим заявил: «Сейчас самое время разработать конституцию. Мы хотим, чтобы в ней были закреплены формы распределения власти». Изначально власть должна была распределяться на расовой основе, но затем они отказались от явного указания расовой принадлежности и предложили распределить власть между тремя ведущими партиями. Так получилось, что в число ведущих партий должны были войти АНК, «Национальная партия» де Клерка и «Партия свободы Инката» под руководством Бутелези. И они сказали: «У нас должно быть три президента, представляющих эти три партии. Они должны управлять на основе консенсуса. У нас должна быть Нижняя палата, избираемая всеобщим голосованием, и Верхняя палата, в которую будут входить партии, представляющие различные меньшинства, поскольку все знают, что демократы защищают права меньшинств». [Мы называли её «Палатой неудачников»]. И Верхняя палата затем предоставила бы партиям меньшинства право вето в вопросах, непосредственно затрагивающих их интересы.

Это была замаскированная форма разделения власти на этнической основе, введение которой привело бы к тому, что конституция рассматривалась бы людьми не как проводник преобразований и перемен, не как источник возможностей, она рассматривалась бы как препятствие на пути этих перемен. Конституция стала бы их врагом. Большинство людей возненавидели бы эту конституцию, потому что, даже давая нам право голоса, она мешала бы нам двигаться вперед. Мы не должны были допустить этого, и хотя я обычно не люблю аналогий с войной, но мы должны были уничтожить, разбомбить эту схему.

Кроме того, нам сказали: «Мы должны разработать проект конституции здесь и сейчас». На что мы ответили: «Нет». Только в том случае, если в создании конституции будет участвовать весь народ Южно-Африканской Республики, через своих уполномоченных представителей, через учредительное собрание, которое может стать нашим первым парламентом, она будет иметь легитимность и пользоваться уважением народа. Наш народ никогда не спрашивали, он никогда не принимал участия в решении своей судьбы, создании своего будущего. И теперь выходило так, что решать за них будет самоназначенная группа переговорщиков. Поэтому мы сказали: «Мы хотим, чтобы процесс разработки конституции проходил в два этапа. Мы можем заранее согласовать некоторые основополагающие принципы, которые должны быть закреплены в новой конституции. Мы можем утвердить необходимость большинства в две трети голосов. Мы можем утвердить пропорциональную избирательную систему. Фактически, мы даже предлагали не вводить никаких проходных барьеров или пороговых значений, чтобы представительство могла получить даже самая маленькая партия; и мы можем договориться о создании конституционного суда, который будет следить за исполнением всех требований». Это чисто южноафриканское изобретение, которое должно было работать, но режим не принял этих предложений. Произошли массовые убийства. Представители АНК заявили, что пока убийства не прекратятся, они не будут продолжать переговоры. В конце концов, после нескольких месяцев очень трудных конфиденциальных переговоров, режим принял базовый двухэтапный механизм продвижения вперёд, и Южно-Африканская Республика получила временную конституцию, которая проложила дорогу к выборам 1994 года, после которых Мандела стал президентом, а в 1996 году была принята окончательная конституция.

Это было чудо. Мы тогда так и говорили. Чудеса не состоят из протоколов и вопросов, из повесток дня, из бесчисленных докладов, следующих друг за другом. Это была очень тяжелая работа, требующая огромных знаний, мы постепенно создавали новые условия, чтобы наконец получить устраивающий всех документ, который позволил нам добиться успеха в рамках двухэтапного процесса. Мы избрали парламент. Парламенту давалось два года на разработку конституции, соответствующей 34 согласованным заранее принципам, и я люблю рассказывать о том, как они работали до позднего вечера последнего дня. К счастью, 1996 год был високосным, поэтому у них был один дополнительный день.

Проект был отправлен в Конституционный суд и, к ужасу моих бывших товарищей по переговорам и соратников по вооружённой борьбе, мы объявили эту конституцию неконституционной! В целом она соответствовала согласованным принципам, но в девяти пунктах она с ними расходилась. Тем, кто в последнее время следил за событиями в ЮАР, может быть интересно узнать, что недавно я перепроверил эти девять факторов. Так вот, один из них был связан с полномочиями общественного защитника. Согласованный заранее соответствующий принцип гласит, что общественный защитник и генеральный аудитор, входящие в группу институтов, именуемую «Институты по защите принципов демократии в Конституции», должны иметь гарантированно независимый статус. В проекте конституции говорилось, что независимость гарантируется тем, что для лишения их полномочий требуется не менее 50% голосов членов парламента. Суд решил, что такой гарантии недостаточно. Необходимое количество голосов было увеличено до 2/3 и, возможно, если бы не этот порог в 2/3 голосов, то не было бы ни того общественного защитника, ни доклада, который вынудил извиняться президента Зуму, вызвал кризис внутри АНК и привёл к огромной народной поддержке независимой судебной власти, благодаря решениям которой всё это стало возможным.

Вы можете заметить, что мы отвергли плюрализм в том виде, в котором его тогда пытались внедрить, даже при условии применения принципов так называемого консоционализма. Мы отказались принять идею о том, что различные группы в нашем обществе, сформированные в ходе нашей истории и зачастую находящиеся в напряжённых отношениях между собой, должны быть представлены именно таким образом и именно в таком качестве должны пытаться прийти к согласию в парламенте и на исполнительном уровне правительства. Но мы согласились принять плюрализм в виде конституционного признания многообразия нашей нации, и мы, как прямо, так и косвенно, проявили огромное уважение к принципам плюрализма через «Билль о правах», через языковые права, через механизмы передачи полномочий. В то же время мы пытались объединить Южно-Африканскую Республику, которая при апартеиде была раздроблена. Нам нужна была единая страна, не обязательно унитарное государство, а именно единая страна. И в нашей преамбуле говорится: «Едины в своём многообразии». Южная Африка принадлежит всем, кто в ней живет. Они едины в своём многообразии. И это была основа всей нашей работы по созданию конституции.

Многообразие не разрушает единство, но истинное единство зависит от признания важности многообразия. Это не то единство, которое можно навязать. Это единство, которое люди ощущают, осознают и принимают всей душой.

Приведу два примера того, как этот принцип единства в многообразии применялся на практике в работе Конституционного суда. Первый считается спорным во многих странах, и в том числе, конечно, здесь, в Канаде. Это вызывающий бесконечные дебаты вопрос взаимоотношений между правовым обычаем и гендерным равенством. Кажется, это было дело «Лавлейс против Канады».
Люди чувствовали, что здесь необходимо делать выбор. Вы на стороне признания автономии коренного населения в процессе принятия решений, понимая, что в этом случае будут ущемлены права женщин, или вы на стороне признания гендерного равенства? Нужно было выбирать.

Мы признавали наличие противоречий, но пытались разрешить их, не подавляя одну из сторон, не давая ей победить в ущерб другой. Вместо этого мы стремились выработать механизм для нахождения компромисса между этими двумя элементами. Это можно показать на примере трёх важных дел, которые рассматривались Конституционным судом.

Первым было «Дело Бхе». Оно началось с того, что умер человек. Он жил с одной женщиной в небольшом доме, и у них было две дочери. Двоюродный брат этого мужчины пришёл и сказал: «Я собираюсь продать этот дом, чтобы оплатить его похороны». Это было шокирующее заявление. Дочерей этого человека могли выгнать на улицу, потому что официально он не был женат на женщине, с которой жил. То есть, их мать не имела формальных прав в соответствии с традиционным правом, правовым обычаем или общим правом. Дело дошло до нашего Конституционного суда. Другие суды ссылались на то, что это традиция. Дескать, правовой обычай признан в Конституции. И, наряду с прочими, есть ещё право на язык, культуру и религию. Объединив право на культуру с признанием правового обычая, суды выносили решения, которые можно описать словами: «Детей жаль, но это обычай». Когда дело передали нам, мы сказали, что принцип майората нарушает «Билль о правах». Принцип, согласно которому наследство получает старший из ближайших родственников мужского пола, является нечестным, несправедливым и нарушает принцип равенства, закреплённый в нашем «Билле о правах». Один из моих коллег сказал: «Пусть в этом случае наследует старший ребёнок». Это может быть и девочка, то есть наследство может достаться дочерям. Однако большинство из нас сочли, что этот вопрос слишком сложен для того, чтобы суд смог самостоятельно выработать решение. Мы не были против правового обычая. В правовом обычае есть много позитивных, правильных моментов, укрепляющих социальную солидарность. Много того, что на самом деле нужно всему нашему обществу... Убунту (примечание: южноафриканская идеология, построенная на человечном отношении друг к другу). Это глубокий философский принцип африканской культуры. По моему мнению, он является источником тех качеств, присущих Десмонду Туту, Оливеру Тамбо и Нельсону Манделе, которые восхищают людей. Я человек, потому что ты человек. Я не могу отделить свою человечность от признания человечности других. Эти принципы нужно внедрить не только в правой обычай, они нужны всем нам. Я бы даже сказал, что на самом деле это нужно всему миру. В Канаде о братстве говорил судья Верховного суда Чарльз Гонтьер. «Что случилось с братством?» — спросил он. С тем элементом, который был исключен из чувства человеческой солидарности, который формирует контекст свободы и равенства? Этот принцип очень силён в африканском правовом обычае, и я думаю, что Убунту — это то, что нужно сохранить и взять за основу, а не отвергать.

Следующее дело касалось прав африканских женщин при разводе. То, что именовалось Родовым кодексом зулусов, гласит, что семейное имущество принадлежит мужу, муж является главным в семье и принимает окончательные решения. Если же развода хочет жена, то она оказывается в уязвимом положении. Она может получить развод и вернуться к своей семье, но не получает при этом никакого имущества. Мы заявили, что это нарушает конституционные принципы, и разработали концепцию современного правового обычая. Правовой обычай не является неким оторванным от истории и контекста сводом правил на все времена. Правовой обычай является неотъемлемой частью народа. Он развивается по мере изменения жизни людей и эволюции понятий. Африканские женщины сейчас самостоятельно зарабатывают деньги. Они стали независимыми, сильными, полноценными гражданами своих стран, они получили право голоса, они на равных участвуют в общественной жизни, и совершенно немыслимо, чтобы правовой обычай оставался неизменным, не эволюционировал, не шёл в ногу с меняющимися обстоятельствами, не реагировал на них. Именно чернокожие женщины являются той частью африканского общества, которая в настоящее время сильнее всего требует равенства с точки зрения правового обычая, столь сильно влияющего на их жизнь.

Третье дело касалось г-жи Шилубаны, которую община Балойи выбрала в качестве своего «хози» — то есть своего короля или вождя. Королевская семья захотела, чтобы вождём стала она. Собрание общины также поддержало её кандидатуру, и даже действующий на тот момент «хози», который был уже очень болен, сказал, что она тот человек, который нужен на этом посту. Но перед смертью он вдруг заявил: «Нет, нет, нет. Я совершил ошибку. Вождём должен стать мой сын». Но официальные власти страны назначили на этот пост г-жу Шилубану и признали её полномочия. Сын бывшего вождя обратился в суд, и суд решил так: «Человека нельзя выбрать вождём или королём. Королём или вождём становятся по праву рождения». Такова была их позиция. Эту позицию поддержал Верховный апелляционный суд. В итоге дело передали нам. Здание суда было забито под завязку. Женщины приезжали на суд полными автобусами, и им приходилось заходить в зал по очереди — первая группа сидела с 10:00 до 11:15, затем она выходила, следующая группа сидела с 11:30 до 13:00. Заседание суда продолжалось весь день. Я был очень тронут этой картиной. Было отрадно видеть, насколько люди неравнодушны к нашей работе. В конечном итоге, принятое нами решение основывалось на том принципе, что правовой обычай не является статичным явлением, он способен развиваться. Он эволюционирует. Даже если раньше и имела место ситуация, когда женщины не могли стать лидерами, главами африканских общин, то теперь правовой обычай изменился. И это не был тот случай, когда государство диктует общине: «Вы должны сделать лидером женщину, чтобы соблюсти принципы равенства». Здесь этого хотела сама община, но мешала позиция судов низшей инстанции, которая гласила: «Вы не можете сделать так, как хотите, из-за этой конкретной негибкой нормы правового обычая». Эволюция правового обычая — это очень богатая тема. Это глубокий принцип, позволяющий использовать демократические аспекты правового обычая. Для миллионов людей это гораздо реальнее, чем свидетельство о браке, которое им выдают какие-то государственные чиновники. Эти принципы уходят корнями вглубь их общества, их культуры, их обычаев, отношений между семьями, но в то же время они не статичны. Правовой обычай развивается вместе с новыми ценностями нового общества.

Следующее дело, о котором я хочу упомянуть, приобрело довольно широкую огласку на международном уровне. Это дело Фоури, дело об однополых браках. Я хочу рассказать об этом, потому что это дело как никакое другое связано с правом быть непохожим на других. В сущности, это дело целиком основано на данном праве. Праве на то, чтобы твою непохожесть не просто терпели, праве на нечто гораздо большее, праве на настоящее признание. Терпимость в данном случае это всего лишь: «Хорошо, вы можете практиковать свои отношения где-нибудь наедине». Право, на которое претендовали однополые пары, — это право выражать свою любовь, демонстрировать свой выбор, свой союз наравне со всеми и с тем же достоинством. Я упоминаю об этом сегодня, потому что хочу повторить те слова, которые я счёл необходимым произнести, зачитывая решение суда, они касаются взаимосвязи между священным и мирским. Я повторил слова одного моего коллеги, глубоко религиозного человека, а я, как вы знаете, глубоко светский, если можно так выразиться, человек. Я сказал: «Не называйте противников однополых браков фанатиками. Это их мировоззрение. Это их убеждение. Но не позволяйте им навязывать свои убеждения людям, которые видят жизнь по-другому. Такой подход не может быть основой гражданских прав остальной части общества».

Я говорил о сосуществовании священного и мирского, ведь в этом, по моему убеждению, заложены гораздо более мощные перспективы, чем если просто провести некую разделительную линию, заявив, что мы олицетворяем прогресс и просвещение, а они погрязли в невежестве.

Результатом этого стал чрезвычайный уровень поддержки со стороны религиозных общин Южной Африки. При этом, им никто ничего не навязывал. Напротив, им просто сказали, что в своих сообществах, в своих религиозных общинах они не обязаны заключать браки, противоречащие их убеждениям. В решении суда даже говорилось о том, о чём сейчас ведутся дебаты в Соединённых Штатах, а именно, что Парламент при принятии соответствующих законов может предусмотреть положение о том, что должностные лица имеют право не оформлять браки в тех случаях, когда это противоречит велениям их совести. Причиной, по которой я внёс эти положения, отчасти послужило желание избежать ситуации, при которой в центре всего этого дела оказались бы должностные лица, регистрирующие браки, и их право поступать согласно велениям совести, а не сами однополые пары, желающие открыто выражать свою любовь и свой выбор. Это перевело бы борьбу в неправильное, совсем ненужное русло. И дело было не только в этом. Нужно было учитывать тот фактор, что церемония бракосочетания могла проводиться людьми, внутренне отвергающими такую ситуацию. Но убеждения — это убеждения, и их нельзя просто так отбросить в сторону. С другой стороны, очевидно, что люди не могут принимать законы, основываясь только на своём мировоззрении. И нельзя вносить в законы исключения на основании убеждений конкретных людей, тем более если закон не нацелен именно на них, а просто затрагивает их наряду со всеми прочими. В то же время, мы заявили, что государство обязано сделать всё возможное для того, чтобы не ставить людей перед трудным выбором между их совестью, с одной стороны, и законом — с другой. Это должна быть определённая форма «разумного приспособления». Юридическая культура, в которой мы выросли, не слишком поощряет принцип «разумного приспособления». Она любит чёткие разделительные линии, чёткую классификацию, но нам нужно было внедрить в неё принципы декриминализации, «разумного приспособления», целый ряд смягчающих факторов, позволяющих нам идти в ногу с обычной жизнью, с её подвижностью и мобильностью. Разумное приспособление и культурный и религиозный плюрализм отлично сочетаются друг с другом.

«Хьюстон, у меня проблема». Я подхожу к концу своей лекции и хочу завершить её ещё одним примером. Позвольте мне рассказать об этой проблеме и о том, чему я научился в процессе её решения. Вчера вечером я отправил жене электронное письмо. «Дорогая, ты знаешь, что я убеждённый республиканец. Я не люблю титулы. Когда мы создавали Конституционный суд, то решили, что не хотим, чтобы к нам обращались «Ваша честь». Нас даже не называют «достопочтенный». Мне будет трудно использовать надлежащую форму обращения к человеку, которому я хочу передать самое ценное, что есть в Южной Африке. Это не золото, не бриллианты и даже не платина. Это наш «Билль о правах». Калина, ты не могла бы встать и просто показать его людям? Пока никому не передавай. Мы так гордимся этим документом. Спасибо.

Мне было очень интересно наблюдать за тем, как сегодня, примерно со времени завтрака, развивалась моя мысль, пока я пытался решить проблему, которую сам для себя создал. Сначала я сказал себе: «Альби, ты же понимаешь, что это всего лишь протокол, хорошие манеры. Просто сделай это». Но я провёл большую часть своей жизни, борясь против протокола. Я мог бы сделать это, но это было бы неискренне. Затем я сказал себе: «Но я ведь в его доме, в месте, названном в его честь, и должен быть вежливым гостем, уважающим его статус». Но я чувствовал, что не нужно делать что-то только ради того, чтобы показаться любезным. Это ведь не просто какая-то обязанность: если ты собираешься что-то сделать, это должно исходить от самого сердца.

Затем, как это часто бывает, просто наступило озарение: «Ну да, конечно! Ведь я отдаю этот документ не какому-то титулованному лицу. Я передаю документ главе необыкновенного сообщества с очень длинной историей. Этот человек связывает меня с этим сообществом и с делами, которые делаются от имени этого сообщества, и это прекрасно. Это на самом деле прекрасно. И в этом смысле я преодолеваю, выхожу за пределы той сдержанности, что обусловлена моим эгалитаризмом, но не потому, что я должен или хочу показаться вежливым и любезным. Я думаю, это на самом деле неплохо, ведь я, так сказать, вырываюсь за пределы своего мировоззрения, которое я буду защищать, если меня попытаются обязать или заставить преклонить колени и проявить уважение. В этом случае я бы боролся за свои взгляды. Но сейчас я делаю это добровольно, я делаю это, потому что рад присутствовать здесь, рад читать и слушать о том, что делает Центр». Вы знаете, что я собираюсь сделать. Давайте спустимся вместе. Пожалуйста, не вставайте.

Я хочу попросить вас перестать хлопать, пожалуйста, потому что сейчас я произнесу те самые слова, и я произнесу их с радостью. «Ваше Высочество, примите самый ценный дар, который Южно-Африканская Республика может преподнести Вам и всему миру. Я благодарю Вас, Ваше Высочество».